Поводырь в опале - Страница 23

— Неужто Герман Густавович?! — обрадовался Бутков и тут же вцепился в мой рукав. Как клещ — лучше и не скажешь. — Что же это вы? Из присутствия, да с этаким-то лицом? Я давеча говорил о вас в доме Шереметевых. Впрочем, что же это я хвастаюсь. Ныне-то во многих домах о вас говорят. Вас, сela ne surprend pas…

— От Тройницкого иду, — неожиданно для самого себя, пожаловался я. — Едва сдержался от требования сатисфакции…

— От нашего счетовода? Ха-ха! От него satisfaction требовать? Экий вы, mon cher, шутник. У Александра Григорьевича, видно, и на собственную смерть инструкция будет, — видный деятель всего-на-свете лишь бы поближе к царю, надул щеки, изображая Тройницкого, и очень похоже забубнил:

— Осьмь тридцать, кхе-кхе, умереть. Осьмь сорок две, прибытие в Царствие Небесное. Примечание. Уточнить величание архангелов!

И тут же, словно по секрету, наклонившись ближе ко мне, выговорил быстро:

— Велено было вас, mon cher, подвергнуть, так сказать. Он и выполнил.

— И кто же? — удивился я. — Кто приказал? Неужто Валуев?

— А кто его знает, Герман Густавович, — оскалился тайный советник. — Сие мне не ведомо. Около вас, дорогой мой, ныне такие силы вьются. Такие значительные господа в вас интерес находят. Такие блестящие молодые люди пекутся. Меж них и искать нужно. А счетовода нашего не вините. Ну его… Идемте… А вы же верно куда-то торопились?

— Да, у меня, Владимир Петрович… Ждут меня…

— Ну, да. Ну, да. А вы не забывайте меня, Герман Густавович. Непременно вспоминайте. Кто как не я вам был самый лучший попечитель и товарищ!

— Конечно. Прожект Южно-Алтайского округа должно быть у вас теперь?

— А вот не скажу, — растянув широченный, прямо-таки мультипликационных размеров рот в улыбке, заявил он. — Вот приходите. Уважьте старика. Заодно и о горных степях ваших расскажете. Вопрос еще до Сретенья должен быть в Госсовете рассмотрен. Так что, на неделе вас жду…

До Сретенья — это хорошо. Это даже очень хорошо. Сретенье — это край. Это предел. Если я не успевал выехать в губернию до Сретенья, можно было и не торопиться. Все равно застряну на левом берегу Оби из-за разлива.

В общем, родное министерство встретило меня не ласково. Если не сказать, как-нибудь менее литературно… Опытный Герман меня успокоил, объяснил, чтоб за свой длинный язык я никаких репрессий не опасался. Свидетелей не было, а значит — слово Тройницкого против слова Лерхе. Ерунда!

Однако настроение было испорчено. И я даже всерьез раздумывал, не отменить ли мне посещение Медико-Хирургической академии… Хорошо, что не отменил.

Кстати сказать, Министерство Финансов оказалось более гостеприимным местом. Когда? Днями тремя после… Или на четвертый… Ну, разницы нет. В общем, получив из рук посыльного карточку министра финансов, тайного советника Михаила Христофоровича Рейтерна, побежал, чуть ли не вприпрыжку.

Министр вовсе не походил на немца. Лобастый, кучерявый, даже слегка смуглый — скорее провансальский француз, чем германец. И говорил он быстро, захлебываясь словами, словно боялся, что его не станут слушать. Приходилось, как бы напрягать слух, чтоб случайно что-либо не пропустить важного.

Начал Михаил Христофорович, как человек занятой — с самого главного. С расхваливания замечательного меня! И за новую таможенную станцию в Чуйской степи благодарил, и за открытие для русской торговли новой ярмарки на границе с Китаем. Вскользь прошелся по моим планам. Похвастался, что прожект открытия коммерческого «Томского Промышленного банка» получил в министерстве высочайшую оценку и поддержку. Все нужные бумаги и прошения на Высочайшее имя составлены, завизированы и скреплены печатями. Теперь дело только за монаршим автографом.

И мои бумаги по поводу регистрации двух новых акционерных обществ он так же пообещал рассмотреть в ближайшее же время. Однако сразу предупредил, что из прожекта Томской железной дороги следует вычеркать одну строку. Ту, что касалась размещения десятилетних облигаций за границей. Как я предполагал — в Лондоне и Париже. Министр предложил вариант с выкупом Госбанком их у Общества, и отказался объяснять для чего именно ему это нужно. Если я и хотел бы возразить, то все равно не успел. Уж слишком быстро он тараторил и менял темы.

Напоследок, напугав меня комиссией Павла Петровича Мельникова — министра Путей сообщения. Дескать, его аудиторы из тебя соки примутся пить, а ты крепись. Без визы инженер-генерал-лейтенанта Государь прожект и смотреть не станет.

Потом пришел генерал-майор Рашет, Владимир Карлович. Горный инженер, металлург и директор Горного Департамента министерства Финансов. И еще один в этом логове финансистов не немец с немецкой фамилией. Увел к себе, поил крепчайшим вяжущим язык чаем с пряниками, и рассказывал, что кабы ему лет двадцать с плеч скинуть, так и сам бы рискнул в мои края двинуть, заводы ставить. Хвалил за Чайковского. Пообещал помочь тому с подбором персонала и переслать чертежи изобретенной им чугуноплавильной печи. Заставил записать адрес какого-то доморощенного изобретателя, Василия Степановича Пятова. Сказал — тот выдумал какой-то новейший прокатный стан. Будто бы даже для броневых листов. Только Адмиралтейство этого Пятого обидело сильно. Так что ныне он, вроде как, не при деле и весь в долгах.

Зашел разговор о Фрезе. Рашет поморщился, и смущенно отвел глаза. Пробурчал, что это не его епархия. Тут дело для Третьего отделения и жандармов… Честный он человек, этот неправильный немец, Владимир Карлович. Настоящий инженер. Практик. Трудно ему будет в этом столичном гадюшнике.