Поводырь в опале - Страница 63

— Первое, сударь! — грозно прорычал я, когда два дюжих казака ввели лектора в кабинет. — Не находите ли вы, культурный и, смею надеяться, образованный человек! Не побоюсь этого слова — интеллигент! Что обвинение господ государевых, служащих в иной губернии, это подло? Чтож вы им в глаза там, у себя в Красноярске, этакого не говорите?

Двери в приемную остались открытыми. Это я так распорядился. Знал, что с Шашковым непременно притащатся его кураторы — Потанин с Ядринцовым и Колосовым. И говорил я большей частью для них. Сам же лектор мне и при первой нашей встрече не понравился. Он, как говаривал дон Карлеоне, не сицилиец. Не было в нем чего-то такого… Крепкого. Внутреннего стержня, что ли. Вот в моих «областниках» — был. А в этом красноярском болтуне — нет.

— Боитесь? — гаркнул я, едва Серафим открыл рот для оправданий. — Тявкать явились исподтишка сюда, ко мне? Нет уж! Не позволю! Имейте отвагу говорить в лицо! Что? У меня в губернии воры перевелись? Казнокрады и взяточники? Взялись помогать, так помогайте, а не…

— А вы, господа, — обращаюсь теперь к приглашенным гостям. — Фиксируйте. Записывайте. И дознание сразу… Так сказать, по горячим следам. Будем ловить и наказывать. На берегах Великого океана тоже должен кто-то служить, вот и поедут…

— И еще! С вас, милейший Серафим Серафимович, список. Кто, когда, где и сколько. Откуда известия до вас дошли. Кто подтвердить ваши обвинения способен. Чтоб нашим… правоохранительным органам не с пустого места начинать! Отправляйтесь немедля. К утру все должно быть готово.

— Вам все ясно, Ириней Михайлович?

— Точно так, Ваше превосходительство, — Варешка с горящими от предвкушения новых расследований глазами, лихо щелкнул каблуками. — Следующим же утром. Согласно бумаг господина Шашкова.

— Эм… Ваше превосходительство? — нерешительно, и даже как-то тоскливо, поинтересовался лектор. — А ежели эти… Гм… Подозреваемые. Не в вашем, Ваше превосходительство, подчинении?

— Это вы о Горных начальниках, что ли намекаете? — снова рычу. Что за бестолочь! О моей взаимной «любви» с Фрезе уже каждая собака от Урала до Владивостока знает. — Так вы, пишите. Пишите! Бумага, она, знаете ли — все стерпит. А мы передадим по инстанциям. И не нужно благодарить. Это наш долг!

На лице Шашкова легко читалось, что благодарить он и не собирался. Еще бы! Легким движением губернаторской руки, из благородного разоблачителя превратиться в рядового кляузника…

Я думал, на этом чудачества доморощенных революционеров и закончатся, но — нет. На последней, пятой лекции, куда, меня за каким-то Дьяволом принесло, эти неуемные нигилисты устроили самый настоящий флэш-моб. И организатором всего этого непотребства, совершенно неожиданно, стал самый, как мне казалось, здравомыслящий человек из Потанинского кружка — Евгений Яковлевич Колосов.

Колосов был выпускником того же Сибирского кадетского корпуса, что и Потанин. Только окончил его лет этак на семь или восемь позже. Мой Карбышев, в бытность свою учащимся этого же самого военного училища, кстати, тоже застал бравого новоявленного фельдфебеля Колосова, высочайшим приказом произведенного в прапорщики. После выпуска, шесть лет служил в Забайкалье в артиллерийских батареях линейного казачьего войска. Пока в начале шестидесятых его не направили в Санкт-Петербург, в Николаевскую академию Генерального Штаба.

И ведь вот в чем ирония Судьбы. Не отличился бы по службе, не выделился бы сноровкой и способностями — не поехал бы в столицу. Не принял бы участие в деятельности Сибирского землячества, не заразился бы этой иллюзией общественной жизни. Служил бы честно, глядишь, и до генерала бы дослужился.

Но случилось то, что случилось. Поручик попросил отставки «по семейным обстоятельствам», и, конечно же, ее получил. Какое-то время служил на прииске в Забайкалье. Переехал в «просвещенный» Томск. Решив пропагандировать «политические идеи и рационализм», открыл небольшую частную школу, с обширной библиотекой при ней. И на почве общей для них любви к книгам, подружился с Кузнецовым — редактором неофициального приложения к «Губернским Ведомостям». А тут как раз и Потанин с Ядринцовым явились, не запылились…

Рационализм я полностью поддерживаю, а пропаганду недолюбливаю. Но что эти люди знают о пропаганде? Так что какой-либо угрозы в деятельности Евгения Яковлевича я не нашел. И был не против того, чтоб молодой Ядринцов привлек поручика в отставке к работе в Обществе Грамотности.

Это я потом узнал, что мои нигилисты сговорились превратить последнюю лекцию в демонстрацию. У Колосова были знакомцы среди семинаристов, которые снабжались у него книжками для чтения вне семинарских занятий. Он и пришел на лекцию Шашкова с целым отрядом семинаристов. В зале благородного собрания один угол был занят эстрадой для оркестра. Поручик встал у перил так, чтобы видеть весь зал, часть семинаристов держал возле себя, других же расставил вдоль стен зала по всей его длине. Они должны были смотреть на своего вожака и подхватывать его аплодисменты. Участники «заговора» заранее познакомились с содержанием последней лекции, в ней, между прочим, шла речь о необходимости открытия сибирского университета. Тут выделялась одна лишь фраза: «Нам нужен университет!». Эту-то фразу решено было превратить в мятежный крик.

В назначенный час зал был битком набит публикой; боковые проходы заняты молодежью, в том числе учеными и их помощниками из местных. Появление лектора по обыкновению встретил гром рукоплесканий. Официально никакого чиновника к нему для контроля приставлено не было, но председатель Казенной палаты, коллежский советник Михаил Алексеевич Гиляров, как представитель того самого «старого чиновничества», с несколькими седоголовыми соратниками, придвинули свои стулья вплотную к кафедре. Я расположился на, так сказать, галерке. В самом последнем ряду, так чтоб хорошо все слышать, но не смущать своим присутствием слушателей.