Поводырь в опале - Страница 4

— Очень жаль Ее Величество Императрицу Марию Александровну. Но ведь теперь все непременно станет хорошо. Никса в руках отличнейших докторов, не так ли?

— Ах, Герман. Материнское сердце не обманешь! Маша молит Господа каждый день о здоровье своего старшего сына… Но…

— Но?

— Господин Пирогов признался, что болезнь наследника не поддается лечению. Они со Здекауэром в силах лишь сдерживать ее течение какое-то время. Бедную Машу это просто убивает! Мадемуазель Тютчева поделилась секретом платков Императрицы…

— Что, мадам? Платки?

— Ах да! Прости. Ты не знаешь… Она кашляет, и прикрывает рот платочками. Нюрочка Тютчева однажды увидела на ткани кровь…

Княжна сделала знак замолчать. Мимо, особо не торопясь, проходили какие-то господа и дамы, не преминувшие остановиться подле хозяйки и похвалить святочный прием.

— Ты ведь так и не был представлен Императрице Марии Александровне, — продолжила Елена Павловна, когда навязчивые гости отправились, наконец, в сад. — А она ведь спрашивала о тебе. Императрица — много умнее чем может показаться. И она ничуть не поверила этому Ольденбургскому. Петр Георгиевич замечательно умеет заботиться о детях и юношах, но его вмешательство в это дело было совершенно излишним. И даже поставило его в несколько двусмысленное положение. На самый главный вопрос Государя, кузен так и не нашелся чем ответить…

— Что же это за вопрос, Ваше Высочество?

— Ах, Герман-Герман. Ты так вырос, возмужал. Стал настоящим начальником там у себя в диком краю! И все же остался тем же любопытным и невоздержанным мальчишкой… Конечно же Государя занимает тоже самое, что и весь остальной свет — как же стало известно о болезни цесаревича? И не смей пытаться меня обмануть! Я знаю — не все можно доверить бумаге. Но это не значит, что я должна верить всему этому туману, что ты там напустил. Ну же?

Я ждал этого вопроса каждую минуту, с тех пор как Александр Второй, в присутствии трех или четырех сотен столичных чиновников, уливаясь слезами от волнения, вручил мне Владимира, и объявил спасителем цесаревича. Ждал, и приготовил даже несколько ответов. Так что тогда следовало лишь выбрать нужный.

— Только не нужно все валить на многострадальных духов, — поморщилась княгиня, по-своему истолковав мое замешательство. — Ты же знаешь, я не разделяю новомодное увлечение света этими спиритическими эквилибризами…

И точно. Столица по-настоящему заболела мистическими учениями. У меня на комоде валялось с полдюжины приглашений поучаствовать в сеансах вызова духов.

— Елена Павловна, — укоризненно взглянул я на княгиню. — Какие уж тут духи… Только…

— Пойдем, присядем, — легким наклоном головы поприветствовав очередного гостя, потянула она меня в зеленую гостиную.

Огромная зала была заставлена кадушками с живыми растениями. Некоторые из них достигали трех, или даже четырех метров в высоту. Другие, вьющиеся — оплетали специально сделанные из деревянных прутиков ширмы. Обитые зеленым атласом диванчики и кресла совершенно терялись в этом буйстве жизни.

— Ну-ну, Герман. Не сомневайся. Я смогу сохранить твой секрет, — хищно прищурившись, заявила хозяйка дворца, устроившись на кушетке среди тропической листвы.

— О, ничего секретного, Ваше Высочество, — я дождался нужного жеста и сел на банкетку рядом. — Однако я бы не хотел, чтобы эти сведения становились жертвой досужих языков. Во всяком случае — не сейчас.

— Уж не затеял ли ты, mon ami, тайное общество? Надеюсь, ты не намеревался каким-либо образом вредить моей семье?

— Что вы, мадам. Отнюдь. Мы желали бы лишь все силы приложить к переменам в Отечестве. Дать землю крестьянам, которую у них украли ретрограды. Пусть в Сибири, но столько, сколько они смогут обработать. Построить заводы и фабрики. Открыть новые торговые маршруты и дороги. В том числе — железные. Наполнить страну деньгами. Показать смекалистым купцам, что в развитие страны выгодно вкладывать капиталы. Помочь инженерам выдумать самое современное, самое лучшее оружие…

— Да-да. Конечно, Герман. Это все чудесно. Но зачем же тайно и, причем тут бедный больной Никса?

— Я и не говорил, что тайно. Такие дела трудно скрыть… Просто… Как говорит друг Николая Александровича, князь Вово — нынче не модно печься о благе Родины. Сейчас все озабочены набиванием собственной мошны… А цесаревич… С ним мы связываем надежды на то, что нам не придется больше скрывать свои намерения. Что программа развития страны получит когда-нибудь Высочайшее одобрение.

— И все-таки, все-таки я не соображу, как же это связано со скрытой болезнью наследника.

— У нас есть люди, умеющие как-то по-особенному слышать общедоступные известия. Что-то из одной газеты, что-то из столичных слухов или из болтовни двух неумных фавориток. Кто-то кому-то что-то высказал, не подумав. Мозаика постепенно заполняется нужными камешками. И вот уже перед нами отчетливая картина… Так вот. Эти люди смогли мне доказать, что Его Императорское Высочество серьезно болен, и что поездка по Европе может стать для него непосильным испытанием. Один… господин, отличнейший, просто превосходный врач, даже поставил Никсе, никогда цесаревича не видя вблизи, диагноз. Нужно было немедленно что-то делать. Пришлось изобрести несуществующий заговор.

— Не слишком-то мне верится в этих чудесных господ, умеющих видеть невидимое, — после минутного раздумья, честно призналась Елена Павловна. — Мнится мне, что у тебя есть кто-то при дворе… Кто-то из лейб-медиков, не смевший затеять этакое-то дело… Хотя и он, вряд ли бы смог… Нет-нет. Я положительно теряюсь в догадках… Если только… О, да! Это все объясняет! Скажи, Герман!? Скажи, цесаревич знает об этом твоем обществе всероссийских попечителей?