Поводырь в опале - Страница 19

Некоторое время в особняке Бецкого жил Крылов. Там же находилась и его типография. Но в легенды столицы он вошел не этим. Старожила рассказывали, что летом, по утрам Иван Андреевич любил ходить по своей комнате совершенно голым, играя на скрипке. Окна выходили в Летний сад, где в свою очередь, летом любили прогуливаться дамы. Естественно их привлекали звуки музыки. Говорят, дело дошло до вмешательства полиции, которая предписала знаменитому баснописцу «спускать шторы, в то время как он играет. А то по саду гулять совсем невозможно».

Со смертью Его Высокопревосходительства Бецкого, во владение домом вступила его дочь Анастасия, вышедшая, кстати, замуж за строителя Одессы, того самого адмирала де Рибаса. А в двадцатых годах уже текущего, девятнадцатого, особняк унаследовали дочери прославленного адмирала. Пока в 1830 году дом Бецкого не был выкуплен в казну и не передан принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому.

Для нового хозяина дворец перестроили. Архитектор Стасов убрал висячие сады, и со стороны Лебяжьей канавки и Марсова поля был надстроен новый этаж с обширным танцевальным залом. Во дворце появилась лютеранская часовня во имя Христа Спасителя. А над главным фасадом появились две, греческого вида тетки, которым студенты Училища Правоведения не уставали изобретать все новые и новые прозвища, соревнуясь в остроумии.

Но это так, вспомнилось отчего-то. Так-то я всю дорогу голову ломал — зачем это принцу понадобилось этаким хитрым способом завлекать меня к себе. В то, что он, будучи верным долгу семейного нашего покровителя, бросит все дела в Царском Селе, ради нас с Наденькой Якобсон, я ни секунды не верил. В его силах, в крайнем случае, было элементарно перенести смотрины на любую, удобную для него дату. Тем более что тогда не пришлось бы «отпрашивать» фрейлину Ее Королевского Высочества, принцессы Марии-Софии-Фредерики-Дагмары.

Так что в этот знаменитый особняк я входил в несколько озадаченном состоянии. Густав Васильевич даже стал посматривать на меня как-то неожиданно лукаво, и усмехаться. И даже изрек что-то в роде: «тебе, Герман, с этой женщиной sur l'attaque не скакать. Час изволь потерпеть!»

В голубой гостиной нас уже поджидал Иван Давыдович Якобсон, крепко пожавший мне руку, и тут же, приобняв отца, увел того в сторону. Старики все еще не окончили торг по поводу приданого.

Я же даже сесть не успел, как по мою душу явился слуга с известием, что Его Императорское Высочество хотел бы меня видеть в своем кабинете. Естественно — прямо сейчас. То есть — немедленно. Вздохнул тяжело, поднялся и пошел. В конце концов, нужно же было как-то разбираться в череде непонятных событий, в которые оказался вовлеченным собственным человеколюбием.

Принц, обрядившись в военный мундир, видимо пытался казаться грозным. Ну, или хотя бы разгневанным. Только Герочка давным-давно успел выболтать, что Петр Георгиевич — добрейшей души человек, и половина Петербурга этим охотно пользуется. Говорят некоторое время назад молодые дворяне входящие в ближайшее окружение цесаревича Николая на приеме у Великой Княгини Елены Павловны весь вечер просили принца передать им то, подвинуть это… И добряк Ольденбургский молча передавал и подвигал, хотя этим были должны заниматься слуги. И так бы это глумление и продолжалось, пока Никса не запретил своим людям это жестокое веселье.

Так что в гнев покровителя я тоже не верил. Мягкий он был и пушистый, как плюшевый мишка. И если и делал что-то хоть как-то влияющее на придворную жизнь, то только под давлением своей жены — ведьмы, принцессы Терезии, которую боялся и ненавидел весь свет. Ну, или по просьбе кузена, Императора Александра, конечно. Потому я и почувствовал себя обворованным, когда понял, что принц попросту присвоил себе мои заслуги. Обидно, знаете ли, стало. От кого-нибудь другого, но уж от него, я такой подлости не ожидал.

К слову сказать, эта самая Терезия, принцесса Ольденбургская, в девичестве — Нассау, терпеть не могла Императрицу Марию Александровну. А та, соответственно — Терезию. Что-то там было в отношения Гессенского дома и династии Нассау такого, что двух этих женщин и в столице Российской Империи мир не брал. Свет с удовольствием обсуждал болеющую от любви к Никсе принцессу Екатерину Ольденбургскую, которой мать запретила менять религию, чтоб та могла выйти замуж за наследника. А дело было лишь в том, что Императрица Мария была не против этого брака…

Так что о чем должна была пойти речь — отгадать было просто невозможно. От простого, по настоянию Терезии, выражения неудовольствия к спасителю сына ненавистной Гессенки, до предложения чина и поста в министерстве по поручению Александра Второго. От этого, видимо, и первая, призванная стать для меня просто громом с чистого неба, фраза принца, нисколечко не тронула. Устал уже волноваться и переживать, что ли?

— Герман, Государь наш, Император Александр, поручил мне передать вам его высочайшее неудовольствие!

Чуть, блин, не брякнул что-нибудь вроде — поручил, так передавай. Еще бы и руку протянуть ладонью вверх… Великий был… будет мультфильм. Жаль, я его никогда не увижу… Но нужно же быть учтивым. В конце концов, принц, как выяснилось, ничего плохого мне и не делал.

— Позволено ли мне будет узнать, Ваше Высочество, — поклонился я, — чем вызвано высочайшее неудовольствие?

— Конечно, — принц немного смутился, словно начинающий актер подзабывший текст роли. — Герман! Что это за отвратительные слухи, которые вы распускаете в свете? Как вы смеете обсуждать с кем бы то ни было состояние здоровья Его Императорского Высочества цесаревича Николая Александровича? Я уже не говорю о возмутительном, вам приписываемом, утверждении будто бы хворь цесаревича и вовсе неизлечима! Une abomination!